seize the day
Персонажи: Элизабет Морган, целитель, 23 года; Эмбер Паркер, бард, 22 года.
Время: август 1996
Место: дом Морган, Ноттингем, Англия.
Рейтинг: R
Предупреждение: фем-слэш
Время: август 1996
Место: дом Морган, Ноттингем, Англия.
Рейтинг: R
Предупреждение: фем-слэш
-
-
19.06.2010 в 17:36Хотя, о чем это я.
Я и сейчас влюблена.
Меня зовут Эмбер Паркер, и до меня все-таки добралось это страшное слово – двадцать два. Я живу во Франции, как и хотела, я бард, я перекати поле, все мои мечты исполнились, все придуманные жизни глупого детства. Конечно, не такого ожидали от человека, который был готов выучить всю школьную библиотеку, но плевать я хотела на ваше мнение. Только вот ребенком я не учла одну вещь, которой мне слишком сильно не хватает. Если вы спросите, какого черта я делаю за тысячу миль от Прованса, какого черта я стою у знакомой двери знакомого дома, какого черта, какого черта, какого черта уже часа три под промозглым ветром и моросящим дождем, я не смогу дать членораздельный ответ. И, правда, какого черта.
Пару-тройку лет назад я не ругалась, предавалась мечтам, лицо подставляла ласковым лучам, и думать не думала носить с собой постоянно не только гитару, но и бренди. Что ж, человек не меняется слишком быстро, я и сейчас строю в своем истерзанном сознании воздушные замки, но в эти дни я хочу только одного. Вернуть то время, когда каждая незамутненная радость воспринималась чистейшим восторгом, когда любое детское несчастье можно было растворить в сладком поцелуе, когда нежные взгляды наносили мазками на лицо улыбку.
Я хочу вернуть себе тебя, Морган.
Если меня попытаются спросить, когда я была по-настоящему счастлива, я, не задумываясь, назову те дни, когда мы были вместе. Мы только глотнули воздуха свободы, только почувствовали себя независимыми, и это увлечение казалось детским. Я помню, как мы лежали на потрепанной софе в дешевой квартирке, что я тогда снимала. Я помню, как ты опиралась спиной на мою грудь, а я прижимала тебя теснее, чтобы хоть немного согреться и согреть. Я помню, как летом мы выехали в Бристоль на пару деньков, и твои медные пряди развевались в воздухе, и впервые я ревновала не ветер, а к ветру. Я помню твой звонкий смех, я помню, какими были тонкими твои запястья, как будто лишним прикосновением их можно переломить, я помню твои янтарно отливающие глаза, я помню, как сосредоточенно ты читаешь, я помню, как уголки твоих губ приподнимаются, чтобы озарить лицо улыбкой…
Я слишком много помню, для того, кем мы казались друг другу.
Детское увлечение. Ни к чему не обязывающая влюбленность. Тебе была важна помолвка, прочие бредовые традиции старейших семейств, а мне – переезд во Францию, жить магловской жизнью и петь песни не только вымышленным друзьям, но и реальным людям. Мне хотелось тепла, какого не было на островах, мне не нравилась чопорность соседей. Но (теперь я об этом точно знаю), по-настоящему родной и теплой я ощущала только тебя. Моя нежная, таинственная, моя возлюбленная Лиз. Конечно, через столько лет я начинаю тебя идеализировать, но, сказать честно, не было ни дня, чтобы мои мысли не возвращались к тебе за эти долгие годы: в злости ли, в печали, либо в призрачном счастье. А тогда мы расстались без сожаления, помнишь, родная?
Как только весть о твоей предстоящей свадьбе дошла до меня через третьих-пятых-десятых знакомых, я впала в некий ступор. Жизнь почему-то начала казаться мне серой и пресной, хотя глупо думать, почему – и так понятно. Я больше не могла взять высокие ноты, мой голос походил на сдавленный хрип. Слезы, боль, гниль душили где-то чуть левее середины, солнечное сплетение ежеминутно сдавливало обручем отчаянья, глупых надежд, фальшивых улыбок. Я не знаю, зачем я это сделала, но я бросила все, сорвалась к тебе в Англию, чтобы вырвать тебя из-под венца, или напороться на твою вежливую холодную улыбку и пустой взгляд: «Мы знакомы?». Я знаю, что, скорее всего, ты отправишь меня далеко и надолго, но почему-то все так же глупо пялюсь на твою дверь. Как в дешевых киношных драмах, в момент кульминации идет дождь. Или я просто отвыкла от погоды на Альбионе?
Вот будет умора, если дверь мне откроет твой жених. Еще круче – если он будет полуодет. Или в ваших аристократических кругах не принято трахаться до свадьбы? Что ж, надеюсь, все сто лет вашего псевдосчастливого брака он будет брать тебе холодно и быстро. Это моя маленькая детская мстишка.
Но дверь все так же закрыта, а мне все так же хочется прокусить губу, чтобы очнуться от этого кошмара, хорорра бета-версии, который показывают в пропахших алкоголем дешевых забегаловках. С каждой минутой все больше воспоминаний окружают меня. Все та же дверь, которую раньше я могла распахнуть без малейшего стесненья и закричать куда-то вдаль дома: «Лиииз, ну ты скоро?». Все тот же цветочный горшок, в котором раньше росли упоительные фиалки, но их цвет меня раздражал. Сейчас в этом горшке маргаритки. Даже коврик на полу с выцветшей надписью «Добро пожаловать» тот же. Я была опьянена единственной теплой ночью, и утянула тебя целоваться – прямо на пол.
Я горько вздыхаю, и, собрав все свои силы, что есть мощи, давлю на звонок. Одна секунда, две, три… Может, тебя нет дома? Может, ты вся занята приготовлениями к свадьбе? Может, ты, в конце концов, переехала?
Но дверь открывается, и я вижу тебя на пороге. Ты ни капли не изменилась, милая. Вся та же стать, непринужденное изящество в расслабленной, но в то же время собранной позе. Я сильнее прикусываю губу, чтобы не завизжать от восторга, как влюбленная поклонница. Хотя так и есть. Влюбленная. Поклонница.
Как мне хочется со смехом притянуть тебя за запястье и запечатлеть нежный поцелуй в уголке губ. А потом зарыться пальцами в волосах и шепнуть порочно-сладко на ухо «Я так замерзла. Согреешь чаем или в постели?». Я хочу услышать твой смех, который похож на перезвон тысячи серебряных колокольчиков. Я хочу стирать поцелуями твою улыбку. Я хочу обнимать хрупкий излом твоих плеч, провести пальцами по совершенным линиям твоих ключиц.
Как же я хочу тебя, Лиз.
И, черт, мы до сих пор не сказали друг другу ни слова.
Возможно, ты меня не узнаешь? Я-то как раз очень изменилась, и нельзя сказать, что в лучшую сторону. Мои волосы, кожа, даже глаза, кажется, выцвели. Черты стали острее, уставшими и осунувшимися, а под глазами залегли глубокие тени. Глядя на себя в зеркало, я бы дала себе сорок, а то и все сорок пять. Что ты со мной делаешь, а, Лиз?
- Привет, Морган, - еле слышно хриплю я, глядя куда-то в пол. Твоя неземная, божественная красота ослепляет меня, я могу сгореть в свете этого зенитного солнца.
Я тебя раньше никогда не звала по фамилии, ты это помнишь, родная?
-
-
20.06.2010 в 01:18Представляла и намеренно разжигала интерес, бросая между делом короткие ремарки. Так было легче поддерживать образ счастливой, довольной жизнью невесты. Лиз ведь только сейчас начала по-настоящему осознавать — с её стороны было по-гриффиндорски наивно считать, что эти пять лет станут годами полной и безоговорочной свободы, что за это время хоть что-то изменится. Нет, это было бы слишком просто. Морган все так же относилась к свадьбе как к чересчур высокой цене за семью и все так же готова была платить. И нет, она вовсе не думала о том, что кто-то мог хотя бы попробовать заставить её сменить решение. Мысли об этом все равно заканчивались двойной дозой успокоительного. Во избежание.
Звонок звучал в этом доме слишком редко, чтобы быть чем-то естественным. Маги предпочитали камин, а с соседями Лиз никогда особо не общалась. Не настолько близко, чтобы приходить в гости без предупреждения. Недовольно нахмурившись, прерванная на середине главы, Морган поднялась, потянулась лениво и, перепрыгнув через разбросанные по ковру пергаменты, пошла открывать.
Сбежать по лестнице, задержаться у зеркала, чтобы проверить все ли в порядке, и одернуть безликую футболку. Расшитые лучшими мастерами мантии, каждая из которых стоит как месячная зарплата целителя в Мунго, ей еще предстоят, а пока сойдут штаны да майки, созданные без претензий на что-то кроме удобства. Впрочем, друзья уверяли, что она украсит собой любую тряпку. Льстят безбожно, Лизет даже не сомневалась.
Сложно сказать, как Элизабет удалось не… Не что? Не устроить истерику или не захлопнуть дверь? Или, может, не втянуть в дом и поцеловать, заставляя почувствовать все, что случилось по вине этой недо-француженки? Или лучше сказать, все, что не случилось? Наверно, только богатый выбор и невозможность остановиться прямо сейчас на чем-то одном привели к тихому, такому спокойному на вид:
— Эмбер. — Констатация факта, не более. В ней вы не найдете ни тоски по бездарно потеряной любви, ни несмелых — бесплодных — попыток отложить помолвку уже после. Лишь короткое: да, узнала, помню, что дальше? Но держать на пороге не получается никак: на улице дождь, а Паркер сырая насквозь. Пожалуй, правильным было бы убедить себя, что это просто издержки работы целителем. Кажется, даже получилось, Лиз же так хорошо умеет убеждать себя в том, что все должно быть правильно.
Отступить в сторону, давая возможность зайти, и с чуть слышным щелчком закрыть дверь. Хочется проклясть себя за натренированное зельеварческой практикой обоняние — мало ей было видеть и слышать, теперь еще и запах этот, который — о, несомневайтесь, Морган прекрасно помнила — по ночам ощущался особенно сильно. По губам проскользила усмешка, чтобы через секунду вновь смениться удерживаемым пока равнодушием.
А после молча на кухню, не оглядываясь, зная, что Эмбер пойдет следом. Ха, а куда ей еще идти? Назойливое «в спальню», смешанное с «вместе», «сейчас» и «не выпускать из рук никогда больше», удалось победить. Лиз же чертов гений по одержанию побед над собственными желаниями. Была б от этого еще какая-то польза.
— Чай будешь? И тебе, может, зелье принести? Простудишься. — Неотрывно смотреть на чашки, ровными рядами расставленные в шкафу. Невозможно повернуться и встретиться глазами, невозможно скрыть предательское дрожание руки, выставляющей на стол её кружку. Хей, Эм, а ты помнишь, как смеялась над дурацким рисунком? И как оставила потом, торопясь в обожаемую Францию. Бет никогда бы не подумала, что к стране тоже можно ревновать.
-
-
21.06.2010 в 18:16Ты пропускаешь меня внутрь дома, и я, наверное, напоминаю тебе бездомного щенка. Может, и в правду сказать, что мне негде жить? Что за мной устроена погоня? Что я теперь изгой общества? Чтобы хоть немного дольше побыть с тобой. Но, вот черт, в нужную минуту изменница-фантазия, ренегат моих снов, отказывает, и я просто топчусь на месте, оглушенная твоим близким минутным присутствием. Не знаю, сколько секунд проходит, когда ты уходишь вглубь дома, но я все так стою в прихожей, ощущая твое постепенно исчезающее теплое присутствие где-то слева.
Я так и не смогла придумать, что скажу тебе. Или не скажу, а сразу сделаю? Дерну тебя за руку и аппарирую в Прованс? Идея хорошая, но как бы нас тобой не расщепило обоих, милая. Я так давно не пользовалась палочкой.
Мой боевой настрой исчезает с течением каждой секунды, с проникновением в меня вещей твоего дома, знакомых вещей. Их форма и цвет, их звук или запах. Возле этой самой двери я поцеловала тебя в саамы первый раз, родная. Черт. Я больше ни морально, ни физически не могу здесь оставаться, пока окончательно не потеряла рассудок. Вещи, и стены, и атмосфера, и твое присутствие везде, даже в самых незначительных мелочах давят на меня и я едва не плачу. На ум приходит картинка будущего: ты, прекрасная, в светлом платье и с букетом каких-то пафосных дорогих цветов, по направлению к алтарю, где тебя ждет этот… не важно кто именно, просто не я. Пожалуй, если будущее будет таким противным и отвратительным, лучше найти какой-то способ его избежать. Про варианты я даже думать не хочу.
Я как можно быстрее прохожу за тобой, по инерции сажусь на любимый стул в дальнем конце окна, чуть ли ноги не ставлю на него – как привыкла. Но теперь я не твоя возлюбленная, не твоя девушка, не твоя любовница – или это ты не моя – и я не могу ручаться, что твоя тонкая аристократическая натура простит мне подобной фамильярности.
Растерянность почему-то превращается в необоснованную злость, а нытье бывает только неаргументированным.
Ты, наверное, склонна думать, что это я тебя бросила. Сбежала, не сказав ни слова, а наутро моя квартира была вновь сдана в аренду, а вещей и не было. Злилась ли ты на меня? Либо вообще не искала, не вспоминала?
Но я так не думаю, я думаю, что это ты меня променяла. Что тебе стоило бросить все свои титулы, свои лживые традиционные принципы и уехать со мной? Мы бы стояли на берегу Луары, я бы обнимала тебя сзади, положив голову на плечо, шептала что-то нежное на ухо, а солнце бы терялось в твоих волосах. Какое бы дело было кому-то до нас во Франции, если мы любили, где нас никто не знал? Твое лицо, наверное, лепили ангелы, своим внутренним светом ты затмеваешь сияние любого драгоценного камня, сияние любой звезды. Ты мое персональное Солнце. Была и была бы. Жаль, что я так и не сумела сказать тебе об этом тогда, но – чистокровные в первую очередь должны продолжить род, а не становиться предателями крови. Мало того, что девушка, так еще и грязнокровка. Хотя, я думаю, оба этих уродства стоят примерно в одной шеренге.
Чай? Неужели ты… Нет, конечно, это же просто дань вежливости. Вот если бы я предпочитала какой-нибудь сок манго…
- Чай, если можно. – Я кажусь себе такой неуместной, неловкой в твоем уютном маленьком мирке. Может, я действительно не во время, и ты счастлива со своим женихом? А твое счастье, родная, мне бы никогда не хотелось разрушить – даже если не я твое счастье.
- Слышала, ты собираешься замуж, - должно было прозвучать как начало ни к чему не обязывающей, светской беседы, но столько боли промелькнуло в словах, что я сама чуть не задохнулась. Милая, я такая размазня, я знаю. Я уже на грани срыва.
Две смешные коровки катаются на коньках. Веселые, счастливые, комфортные и невероятно домашние. Мотыльки-смешинки застилали мне глаза, потому что, всегда держа эту кружку в руках, я представляла на их месте нас с тобой. Глупо, конечно, вот я тебе и не признавалась.
Я стоически пытаюсь сделать глоток, но эта маленькая вещичка становится для меня последней каплей, и я роняю кружку. На ноги обжигающим кипятком чай, а пол усеян в крупных и маленьких осколках. Я больше не могу терпеть эту внутреннюю и эту внешнюю боль, я обессилено сползаю на пол и начинаю совершенно бесстыдно навзрыд рыдать. Какой я жалкой, наверное, кажусь тебе. Неопрятные и непричесанные, мокрые патлы свисают по обе стороны лица, а с них капают грязные облака Ноттингема. Платье, которому, на вид уже лет десять, тоже мокрое, и грязное, и чертовски холодное – и на юбке огромное коричневое пятно от чая. А нога красная-красная – ожог, естественно, светит.
Но еще более жалкой я кажусь самой себе. Я плачу оттого, что сижу в доме у девушки, которую люблю, где каждый уголок хранит воспоминания о нашей старой жизни. Я плачу оттого, что девушка, которую я люблю, в скором времени должна будет разделить жизнь с другим человеком – и я ничего не могу с этим поделать. Я плачу оттого, что, кажется, девушка, которую я люблю, меня больше не любит.
- Черт, Лиз. – На износ, как последнее дыхание, как единственно важное для себя слово. Кажется, что в твоих глазах мне больше некуда падать.
-
-
06.07.2010 в 21:02Впустила. Молодец. Что теперь, не подскажешь? Зачем весь этот маскарад с чаем и светской беседой, если за прошедшие — сколько там? Два, три года? — ничего не изменилось. Кроме того, что уже совсем скоро одной талантливой зельеварке переходить к предписанной ей от рождения роли супруги. Морган может стать дель Феа, никак не Паркер. Так хотелось обойтись при этом без истерик и глупых метаний. Не вышло. Как и обычно, впрочем, так что ничего удивительного.
Элизабет как раз отставляла чашку обратно на стол, так и не сделав ни глотка и собираясь ответить уже хоть что-то, когда кружка Эмбер разлетелась на добрую сотню осколков. Вот и попили чайку. Но от иронии не остается и следа, стоит Эм начать сползать на пол. Из головы как-то разом вышибает все глупости, остается лишь запоздалое осознание, кому тут в действительности плохо. И кто в этом всем виноват.
Не подскажешь, о ком речь, а, Лиз? Кто хотя бы знает, ради чего все эти жертвы, и сохраняет за собой беспечную по сути своей жизнь, семью и всей душой лелеемый статус. Кто до отвращения рационально разрабатывал десятки сводных таблиц, пытаясь соотнести потери и приобретения. А чья любовь так и не смогла перевесить твою семью и твой закостенелый консерватизм, а, умница ты моя?
Но это все Морган знала и раньше. И о собственной трусости знала, и о не принимаемых многими моральных ценностях. Но вот сейчас, когда любимая, чудесная и самая лучшая плакала, а она ничем не могла помочь… Все это становилось не в пример доходчивее. Попадало прямо по сердцу, минуя отфильтровывающий лишнее разум. Крайне непривычно, на самом деле.
Но прежде чем обращать внимание на предательски скулящее сердце, надо было позаботиться о более земных вещах. Aquarum penuria, чтобы высушить разлившийся чай. Reparo, чтобы вернуть кружку к первозданному состоянию. Relevarum… А вот он от ожога, который, конечно, же лучше лечить зельем, а уж если чарами, то при непосредственном контакте «с пораженной поверхностью». Но пока сойдет и так, правда? С её то жгучим желанием забрать хоть каплю боли Морган не удивилась бы, если б заклинание подействовало еще и как анестетик.
А вот теперь можно упасть рядом на колени и притянуть к себе заплаканную Эмбер. Ох, совсем же замерзла, глупая. — Эмбер. — Шепотом в висок, а руки успокаивающе скользят по спине. — Не плачь. Пожалуйста. — Собственная беспомощность, неспособность подобрать нужные слова убивает, но Лиз лишь обнимает крепче, словно боясь, что девушка исчезнет как мираж. — Любимая моя. — Губы скользят по коже и оторваться нет сил. — Я так скучала…
-
-
02.08.2010 в 19:12Лиз, моя прекрасная Лиз. Ты единственный человек, тело и душу которого мне хочется боготворить именно с тем почтением, какого оно непременно заслуживает. Сейчас, прячась в твоих объятиях, вдыхая твой аристократический, чувственные, божественный аромат, неловко пытаясь согреться – или превратить тебя в мокрую мочалку, - я чувствую, что, наконец, за столько веков забвения, я оживаю. Мои руки и ноги затекают от неудобного положения, я все еще по инерции всхлипываю, но и не думаю нарушить случайную идиллию, разорвать наши неловкие объятья. Руки как будто еще помнят, рефлекторно ложатся туда, где когда-то были, но все происходит по-новому, словно каждая клеточка еще сомневается. Словно каждая клетка моего гребанного тела не верит, что это рядом, а не бесплотное воспоминание.
От одного простого слова я вздрагиваю и опять падаю в сгусток рыданий. Любимая? Это подтверждение, на которое я так в глубине души рассчитывала каждую минуту нахождения в твоем чертовом доме. Я хочу кричать, прокусывать губы, срывать горло, терять голос. Хочу, чтобы весь мир слышал о моей Любви, нашей Любви. Вместо этого я неуклюже поворачиваю голову и смешно тычусь бесчувственными застывшими губами в твою щеку. Я не могу говорить, слои воздуха наигрывают какой-то мотив в моих связках. Я закрываю глаза, чтобы тактильным ощущениям ни капли не мешали зрительные.
И я все-таки говорю. Шепчу тебе, в твои волосы, в глаза, в губы, в шею, перемежая легкими поцелуями, ощущая, как просыпаются ото сна мои предательницы-губы. Я шепчу, как сильно люблю тебя, моя маленькая, моя хорошая, родная, любимая, моя Лиз.
Я отстраняюсь и заглядываю тебе в глаза, как будто ищу в них ответ на какой-то не заданный вопрос, но, конечно, это происходит скорее по инерции, потому что ничего такого я и не собираюсь делать. Ответы на все мои немые идиосинкразии сознания получены, решения ко всем дилеммам подобраны, каждое слово вновь обретает свой сакральный весомый смысл.
И наконец это происходит. Я мягко накрываю твои губы своими невкусными, солеными от слез. Все становится на свои места. Я возвращаюсь домой после долгих странствий. Этот поцелуй был мягким, помогал вспомнить каждую мелочь, нежный, но я и не пыталась его углубить. Я хотела показать тебе всю силу своей Любви. Нашей Любви. Твое тонкое изящное тело, как же я восхищаюсь им. Как же мне хочется зацеловать тебя, всю-всю, с ног и до головы. Я отстраняюсь и разрываю поцелуй. Мои слова и мой взгляд на мгновение становятся серьезными:
- Давай больше не будем делать друг другу плохо. И расставаться больше не будем.
Я на пару минут вновь прижимаюсь к тебе, а потом запрокидываю голову и громко хохочу. Мне становится до истерики, до умопомрачения смешно от сложившейся ситуации. Мне сейчас все равно, что ты подумаешь, но так же, смеясь, я (слава Мерлину, наконец!) скидываю с себя это мокрое бледно-розовое от времени платье, и мое тело, покрытое гусиной кожей, предстает перед тобой во всей своей отвратительной красе. По нему стекают темные дорожки от дождя, а мою обнаженную грудь, мои костлявые руки, но наконец мне так холодно и мокро, хотя я и все еще дрожу. Но мне все равно. Мне вообще плевать на все, кроме тебя, такой красиой, такой родной, рядом, здесь, сейчас, в эту минуту…
-
-
06.08.2010 в 23:49Но Боги, как же давно Лиззи не слышала, не чувствовала ничего подобного. Это для старших пара лет — несущественный пустяк, для рода одна жизнь — разменная монета, а Морган живет сейчас, дышит сейчас и счастливой быть хочет тоже сейчас. Что ж, тогда ей не на что жаловаться, ведь в эти секунды и просьба никогда не расставаться ничуть не портит момент. А должна, да, черт возьми, должна! Потому что, если не остановиться, завтра то уж точно будет плохо. Паркер растворится в рассветной дымке, а такая спокойная и собранная Бет на пару часов превратится в маленький скулящий комок. И плевать, что домовик в любую секунду организует нужное зелье, девушка знает, что лучше уж так. Купируй истерики слишком часто и добьешься лишь приступов мигрени. Проверено на собственном, Годрик бы его побрал, опыте.
Но нет, эти мысли если и мелькают, то совсем уж незаметно, а после того, как Эмбер стянула с себя это дурацкое платье, стало и вовсе не до них. Какие могут быть мысли, когда хочется лишь быстрее оказаться в спальне. Сегодня — обязательно в спальне. Тогда можно вырвать у реальности еще и целую ночь, можно уснуть, все еще веря в пусть и не детскую, но вполне себе сказку. А когда-нибудь потом заказать Омут памяти и пересматривать эти моменты с легкой грустью да ностальгией, не более. О, Морган даже не сомневалась, что со временем обязательно превратится в бессмысленную, бездушную хозяйку дома, единственной слабостью которой останутся воспоминания. Но и те побледнеют со временем, выгорят от слишком ярких по-началу эмоций. Неизбежно.
А пока Лиз поднимается с колен и тянет Эм за собой. До кровати — длинный коридор и один лестничный пролет, но убежденная в своей правоте Морган становится до отвращения упорной. Сейчас же она точно знает, что хочет разложить эту продрогшую принцессу на белоснежных простынях и слышать лишь протяжное Ли-и-из вместо никому ненужных разговоров. Впрочем, короткие остановки по пути вполне вписываются в этот план, как и становящиеся все более голодными поцелуи, и брошенная еще где-то у кухни мешавшаяся футболка. Только на шепот ответами были прикосновения губ да короткие стоны. Говорить никак нельзя: кто знает, в какой момент любимая-родная-скучала-не-исчезай-больше-да-еще-так-пожа-а-алуйста перейдет в рвущиеся с губ извинения за еще не случившийся разрыв. Не стоит торопить события, правда?
-
-
21.08.2010 в 21:00Я пораженно отстраняюсь, оглушенная всем контрастом чувств, всей атмосферой, которая поглотила нас. Моя любовь к тебе такая разная: нежная и добрая, темная и глубокая, отчаянная и ревнивая. Но каждая моя клеточка сейчас наполнена тобой, я захлебываюсь твоим присутствием, тем, что ты так близко, так чертовски близко, так чертовски жарко. Ты снова берешь меня за руку, и мы направляемся в твою спальню. Я стараюсь не вертеть головой, чтобы не заметить вдруг его присутствие, присутствие лишнего для нас человека. Но вряд ли бы тогда я обратила внимание хоть на что-то, когда ты, такая тонкая, такая родная, моя, моя возлюбленная девочка. Я толкаю тебя на кровать, чувствуя, что я, наконец, вернулась домой. Я чувствую. Как твои руки скользят по моему телу. Каждое прикосновение рождает рой ярких мошек, которые мучительным возбуждением скатываются вниз, и мои мозги стекают туда же. Я не контролирую себя, не чувствую свои руки, не знаю, где находятся мои губы. Кажется, я хочу целовать тебя всю, ласкать везде, где только могу дотянуться. Это так мучительно сладко, я не могу остановиться, я плавлюсь. Растекаюсь от жара наших тел, мое тело разрушается от биения, от оглушительного стука наших сердец. И как во всех сентиментальных романах мне кажется, что это биение раздается в унисон.
Твое тело восхищает у меня, мы скользим друг по другу с такой легкостью, грацией, нежностью… как будто и не было этого времени, что мы провели порознь. Идеально. Прекрасно и идеально, как всегда и должно было быть.
Мир с бешеной скоростью вращается вокруг меня. Сейчас мне не хочется ничего, кроме как слиться с твоей кожей, превратиться в твою кровь, бежать по твоим венам, принадлежать тебе, стать твоим телом, стать тобой. Из моей груди вырываются лишь судорожные бессвязные стоны, твое имя, какие-то глупые нежности. Я не могу оторваться от твоего тела. Я ласкаю тебя, каждая клетка моего тела любит тебя, мы сейчас одно целое, одно, одно на двоих. Никогда не было ничего более вкусного. Я опускаюсь ниже и внимательно смотрю в твои глаза, руками касаюсь бедер. Мои руки, мои губы ласкают тебя везде. Я не могу думать ни о чем, когда ты, такая горячая, столь желанная лежишь передо мной. И сейчас, в этой бессмысленной, опустошенной реально значимыми словами тишине, я еще и закрываю глаза. Все снова становится хорошо. Наши тела соединяют наши души. Все хорошо.
Я не могу оторваться от тебя в эту единственную ночь.
---
Рассвет только собирается сам проснуться, а я уже, проснувшись, разглядываю твои совершенные черты лица. Я знаю, что это произойдет буквально через несколько минут. Дежавю? Нет, на этот раз все будет иначе. Я приподнимаюсь, стараюсь действовать как можно тише, беру какую-то твою одежду – мое многострадальное платье так и лежит на полу кухни. Я оборачиваюсь, целуя тебя в висок, с надрывом, с животным ужасом:
- Я еще вернусь. Я еще вернусь за тобой, слышишь?
И я покидаю твой дом. Покидаю тебя. Во торой раз.